[книга] Татьяна Толстая "Кысь"

[jt]

Все время, что помнит себя человечество, оно пытается заглянуть в завтрашний день. «Что будет?» — извечный вопрос, терзавший еще наших пращуров-троглодитов почище Гамлетовского. Тем более что никакого Гамлета тогда еще в проекте не было. Этот вопрос терзал их даже больше голода, и на алтарь приносились немалые жертвы. Сначала, конечно, жрачку всяко-разную жертвовали. Но если не помогало — могли и человечка ухайдокать. Потому как без знания будущего — ни-ни — а вдруг неурожай? Корешочки-ягодки не повылазиют, птыц небесный и зверь лесной ушмыгнут в соседний лес. А в соседнем лесу, знамо — и трава погуще, и река почище, и бабы потолще...

И вечная проблема — хорошо там, где нас нет — оборачивается не столь топографической, сколь временной стороной. Потому как если ушмыгнут — надо к этому заранее приготовиться. То ли кореньев впрок запасти, то ли самим в соседний лес податься...

Спервоначалу, конечно, предсказаниями всякие проходимцы занимались. Жрецы, шаманы, оракулы, заклание белого барашка после дождичка в четверг, гадание по птичьей требухе... Предсказания выходили четкие, ясные, очень удобные правящей династии. Потому как если не очень удобное предсказание — башку враз оттяпают. Жрецу. Под самый корешок...

Потом за дело взялись алхимики, астрологи и прочие хироманты. Белый барашек был забыт — в ход шли ядовитые жидкости, дурнопахнущие смеси, толченые лягушки и прочая высоконаучная бижутерия. Предсказания стали туманными и расплывчатыми, позволявшими бесконечное число трактовок. Опыт оттяпаных бошков не был забыт.

Алхимиков, конечно, тоже поизвели со временем. Потому как нечего казенных лягушек переводить на предсказания типа «Куда пойду, тогда приду, и зверь обернется камнем и всем большой кабздец». За такое предсказание медалью, ясное дело, не пожалуют. А пожалуют, как уж исстари завелось — бошкой. Твоей. С барского плеча — в собственные руки.

И вот наступило время научно-технического прогресса и высокого общественного самосознания. Лягушек всех повывели, но зато и башку больше оттяпать не грозятся. Все больше электрический стул в моде — но это, согласитесь, куда как гуманней. Предсказаниями на новой, материалистической основе стало заниматься исключительно гидрометеобюро. А извечное, неистребимое любопытство «Что будет?» — осталось. Потому как, хоть корешков и зверья всякого в супермаркете, вроде бы и вдосталь — но кто знает, что там дальше будет... Может пора уже в соседний супермаркет лыжи востить... А в соседнем супермаркете, знамо — и консервы подешевле, и зарплата побольше, и бабы потолще...

Но нет, нет, не повывелись отчаянные головы, готовые на свой страх и риск сказать: «Смотрите, люди — так будет». Смотрите и читайте... Потому что на место жрецов и алхимиков пришло Высокое Искусство — Фантастика и Голливуд. Вариантов развития сюжета всего два: либо — всеобщее братство и безудержный прогресс (вариант, особо любимый домохозяйками и управдомами), либо — Большой Трындец. В случае всеобщего благоденствия новых Нострадамусов волнует лишь одна проблема: «Есть ли жизнь на Марсе?». Нет — не беда, мы ее туда сами зафутболим. Есть — тоже нет повода для беспокойства — мы ее оттудыва выковырнем. Во втором случае (обожаемом дантистами, программистами и прочими представителями мужественных профессий) все гораздо неопределенней. Чем сердце успокоится —непонятно.

Роман Татьяны Толстой «Кысь» — это повествование о людях, выживших после Большого Трындеца. Мало того — о людях выживших у нас, здесь, в России. Под конец мы даже узнаем точное место — Москва. Конечно, без Последствия не обошлось:

Вот руки, ноги, пуп, титьки, уд срамной, вот пальцы все, на руках и на ногах, — и все без малейшего изъяну! А сзади, конечно, чему быть? — сзади зад, а на заду — хвостик.

Питаются наши потомки в основном мышами да хлебедой, да огнецами... Развлечения тоже самые немудрящие:

Значит так. Правила такие. Свечки потушить, чтоб темно было, сесть-встать где попало, одному на печку забраться. Сидит он там, сидит, да ка-а-ак прыгнет с криком громким, зычным! Ежели на кого из гостей попадет, дак непременно повалит, ушибет, али сустав вывихнет, али еще как пристукнет. Ежели мимо — дак сам расшибется: голову, али колено, али локоть, а то и ребро переломит: печь, она же высокая. Об табурет в темноте удариться можно будь здоров! Об стол лбом. Вот ежели не разбился, опять на печь лезет, а ежели из игры выбыл — другому уже невтерпеж: пустите, теперь я прыгну! Вопли, крики, смех — право, уписаешься, такая игра чудесная. А потом свечки зажжем да и смотрим, кто как повредился. Ну, тут, конечно, еще больше хохоту: вот ведь только что был у Зиновия глаз — ан и нетути! А вон у Гурьяна рука надломивши, плетью висит, какой теперь с него работник!

В общем, как видите — народ простой, немудрящий. Пожрать горазды, девок потискать. Нисколько, можно сказать, не изменились. По-прежнему надеются на помощь с Запада:

— Сейчас главное — ксерокс.

— Да почему же, почему?!

— Потому что сказано — плодитесь и размножайтесь! — Лев Львович поднял длинный палец. — Размножайтесь!

По-прежнему боятся Востока:

Если завидят чеченцев, велено кричать: «Чеченцы! Чеченцы!» Тогда народ со всех слобод сбежится, палками в горшки бить начнет, чеченцев стращать. Те и шуганутся подальше.

Но как уж водится теперь — роман не об этом. И зря я, в общем-то, все это вам рассказывал. Роман — даже не роман, а философская притча — о Книге. Больше того — об Искусстве, о его влиянии на жизнь... Причем не об облагораживающем влиянии, как полагали наивные наши классики, а совсем наоборот — о том, как тяга к прекрасному заставляет убивать, предавать, терять себя...

Но об этом-то как раз я вам рассказывать не буду. Сами прочитаете.


Вердикт:

Жанр:Ненаучная фантастика, Сказка

Стиль:Псевдорусская вязь

Нужно ли читать:Для прикола



(Б) 24.10.2001, Чеслав, БЛИН

[jt]

И как про это писать-то неясно: то ли комиксы, то ли лубок, то ли пародия хитрющей мордой промежду слов выглядывает...

И навроде как русскость своеобычная всюду, да токмо обессмысленная, как названия глав по алфавиту подстаренному. То бишь: не от глубокого патриотизма, а, судя, от моды на. Но, влияет, влияет.

И Салтыков-Щедрин из-за печки, точно домовой. Салтыков-то он, конечно, Салтыков, но уж какой-то Щедрин безмерный, безграничный, предела не знающий. Правда, и материал побогаче: Михал Евграфыч-то все больше навроде современных журналистов, все больше с властью да социяльными пороками лаялся, а Татьяна-то Толстая по всей истории граблями прошлась, всюду что-то да зацепила: богато, да токмо мусорно. А то и подковырнет зло, да мелочно, да неумно, так что с горя и плюнуть можно: вечно баба-стерва!

Все сплошь самобытное одеяло лоскутное, а где дырья - все выдумками проконопачено, словами незнакомыми, а в них-то воля вся мурзы-автора: как захочет, так и объяснит. А захочет - и захочет! - так вообще на разумение читателя, мол, се ля ви, вникай, голубчик.

Бенедикт - вот имя-то собачье, вот хохма! - проходит путь, да не свой, интеллигентский. Мараль, тудыть ее: своими жизнями-то жить надо. А хоть бы и не модно - а лучшее выйдет.

А то посреди и юморок где проклюнется, да все однообразный, хоть и живенький: все больше про то, как темные люди слова старые не понимают. Этот сорт юмора окончательно утомил меня к 276 странице. Скажете - не так и мало? Так и юмора не так и много! И с литературной такой горечью как бы сокрытой. А то и со всем пылом как наскочит, как невзлюбит, да как едко и вкусно словом злым околдобит! Знатно, знатно, думаешь.

А то еще и давняя мечта поманит мороком: в книге Книгу воспеть, Словами слова возвеличить... Такая вот рекурсия получается, не ко сну будет сказано. А сам Бенедикт - образ идеального читателя, любящий вообще книги, проглатывающий каждую с рвением, хоть и без понимания.

А вот есть и исчо на что пожаловаться, хоть и мелочевка, а глаз мозолит: боязливый и неуместный, стеснительный матерок интеллигентной женщины. Тьфу, гадость какая! - так на страницы и выплюнут.

Хорошая книжка. Эмоции пробуждает. Вопросы всякие. Один особенно меня беспокоит: что ж это за "мистер Блэк, семейный нотариус" да за что ж он от Роджера пистолетом получил?


Носков Александр

[jt]

Карен СТЕПАНЯН

(Фрагмент статьи "Отношение бытия к небытию", "Знамя" 2001, №3)
***

«Чужой он и есть чужой. Что в нем хорошего? А свой — он теплый. У него и глаза другие. <…> Свой — он немножко как ты сам». Татьяна Толстая. «Кысь»

Роман Татьяны Толстой «Кысь» вроде бы никак не отнесешь к анализируемому в этой статье жанру воспоминаний. Если это и воспоминание, то «воспоминание о будущем», сиречь антиутопия. Население образовавшейся после Большого Взрыва на месте нынешней Москвы деревни составляют несколько уцелевших «прежних», а в основном — разного рода мутанты, «перерожденцы» и новородившиеся поколения. Здесь воссоздаются быт и культура, несущие, по мысли автора, все признаки культуры прежней: деспотизм и рабство, восторженную покорность «набольшему мурзе» и малым «мурзам», взаимную вражду, дикость, нищету, ксенофобию и вроде бы «высокую» тягу к книге, оборачивающуюся лишь кровью и насилием. Однако в связи с темой реальности — иллюзорности существования не могу не сказать об этом романе несколько слов. Чудесное обаяние первых рассказов Татьяны Толстой (составивших позднее сборник «На золотом крыльце сидели») создавалось, помимо великолепного языка, потрясающим чувством сопереживания автора (а значит, и нас, читателей) своим странным, «не догоняющим» эту жизнь героям; это было не сопереживание даже, а осознание того, что и она сама, автор, и мы, ее читатели, невзирая на сегодняшний социальный статус каждого, — в общем, такие же, вынесенные на обочину грохочущего мира, беззащитные в своем уродстве (наивности, простоте) существа. И серьезная неудача ее последнего романа «Кысь» заключается, на мой взгляд, в том, что точка зрения автора переместилась: она стала наблюдать своих героев снаружи, они стали для нее объектом, объектом иронии. Отсюда и «головное» построение ее антиутопии (и по замыслу, и по структуре: разбивка всего текста на главы с символическими названиями по порядку букв старорусского алфавита — «аз», «буки»...), и холодная издевка над узнаваемыми или типизированными личностями, ситуациями, образами отечественной истории, и бесцветный, лишь иногда сверкающий блестками-напоминаниями о прежнем великолепии, язык.

Язык в романе вообще очень своеобразный. Повествование ведется от лица одного из «новых», после взрыва родившихся и почти ничего из прошлого не знающих «голубчиков» (так именуются жители деревни). Непонятные слова и выражения в речах «прежних» передаются в его пересказе: «Да вышло по-матушкиному. Уперлась: три, говорит, поколения ЭНТЕЛЕГЕНЦЫИ в роду было, не допущу прерывать ТРОДИЦЫЮ»; «Глядишь, говорит, через тыщу-другую лет вы наконец вступите на цивилизованный путь развития, язви вас в душу, свет знания развеет беспробудную тьму вашего невежества, о народ жестоковыйный, и бальзам просвещения прольется на заскорузлые ваши нравы, пути и привычки. Чаю, говорит, допрежь всего, РИНИСАНСА духовного, ибо без такового любой плод технологической цивилизации обернется в ваших мозолистых ручонках убийственным бумерангом, что, собственно, уже имело место». Возможно, тут стилевая игра — но почему-то слова «интеллигенция», «традиция», «ренессанс» вызывают у «голубчика» непонимание и изумление, а «чаю», «бумеранг», «технологическая цивилизация» — нет? Почему он, будучи замшелым язычником, еще до своего «приобщения» к «прежним» книгам то и дело повторяет «не приведи Господь» и другие подобные обороты? Таких примеров много. Вот «голубчик» думает: «Искусство возвышает, учит Федор Кузьмич («набольший мурза», тоже ведь знаковые для русской истории имя-отчество. — К.С.), слава ему. Но искусство для искусства — это нехорошо, учит Федор Кузьмич, слава ему. Искусство должно быть тесно связано с жизнью»; «Вы нам в прошлый раз не дали (огня. — К.С.), а мы вам — теперь; хозяйство — дело рук каждого»; «вот тогда и чувствуешь, что такое есть государственная служба, ея же и сила, и слава, и власть земная, во веки веков, аминь». Может, кому-то это смешно, мне — нет.

Ну и, конечно: «Вот те и праздник Новый Год. Прошел, минул, как и не было, — такая жалость, все упустили! А голубчики, видать, веселилися вовсю, плясали, да хороводы водили, да свечки по Указу жгли, да ржавь пили: после праздника, как водится, увечных да калечных в городке прибавилось. Идешь по улочке, сразу скажешь: праздник был да веселье: тот на костыликах клякает, у того глаз выбит али мордоворот на сторону съехамши». Ну и, конечно: «Вспомним Достоевского. Всему миру погибнуть, а мне чтоб чай пить. Или мясо прокручивать (от умершей старушки осталось «духовное завещание» — инструкция к мясорубке. — К.С.). Пушечное мясо, господа». И, конечно: «Что, что в имени тебе моем? Зачем кружится ветер в овраге? чего, ну чего тебе надобно, старче? Что ты жадно глядишь на дорогу? Что тревожишь ты меня? скучно, Нина! Достать чернил и плакать!». Во «Взятии Измаила» тот же (не новый, прямо скажем) прием используется гораздо эффектней. А в конце романа (до которого добрался с трудом) — двое «прежних», интеллигенты Лев Львович и Никита Иваныч, один повизгивая, а другой смеясь басом, возносятся на небо на глазах изумленного «голубчика»...

Так слова, которые прежде соединяли меня с автором «Кыси», теперь, в этом новом ее произведении, разъединяют.

Что тому причиной — вредное воздействие долгого опыта писания сатирических статей для периодики (нами с удовольствием читаемых), многолетнее пребывание за пределами родной национальной стихии, либо причины более глубинные, личностные — невозможно судить. Просто очень не хочется потерять одного из лучших прозаиков последних десятилетий минувшего века.

Коллекция рецензий на "Кысь"

п.с. читали ..? я вчера закончил, и нашел там персонажа очень похожего на нашего Тиграна Карапетяна

[august]

Мне понравилось, но под конец сложилось ощущение, что автор заигрался и не знает как закончить книгу....

[Н.К.Рерих]

Татьяна Толстая - мать Артемия Лебедева.

[AshA]

i mne ponravilos, osobenno eta fraza "Азбуку учи! Азбуку! Сто раз повторял! Без азбуки не прочтешь"...

[Dorothy]

Pererozhdency.....

[Н.К.Рерих]

Вот отсюда Лебедев и пошел такой талантливый Правда кто отец, я не знаю.

[jt]

мать и сын