ЛЕТАТЬ
Вы когда-нибудь летали во сне? Помните это потрясающее
ощущение свободы и безграничности неба? Помните бьющий в
лицо леденящий ветер? Да, конечно, там наверху очень
холодно, вы разве не знали? Зато каждый глоток обжигающе
холодного воздуха пьянит и очищает, и кажется, что полет
этот вечен.
Иногда, правда, бывают и "полетные кошмары": за мной
гонятся, я пытаюсь взлететь, но не могу: воздух вдруг
становится вязким как тина и руки-крылья наливаются свинцом.
Есть в таких снах какой-то психологический барьер, который
можно преодолеть лишь неимоверным усилием воли. Только
сконцентрировав всю волю в одной точке, можно оторваться
от земли.
Есть и другой вариант кошмара: я стою в закрытой комнате,
открываю окно, вылетаю, и... опять стою перед окном, которое
тоже надо распахнуть, только чтобы через мгновение опять
оказаться перед очередной стеклянной преградой.
Но сны — это всего лишь сны. Я знаю, что можно летать наяву.
Надо собраться, полностью отрешиться от всего, что снаружи,
направить все свои мысли на одно желание: летать! Нужно
просто захотеть, возжелать полета настолько сильно, как
никогда ничего не желал... и взлететь.
Трофейный ГАЗ-66 трясется по узкой горной дороге. Мы молча
развалились в закрытом брезентовым навесом кузове — потные,
злые, глотаем пыль. Даже неутомимый и незатыкаемый Зубат
Арам, уже час как не проронил ни слова — к вящему
удовольствию взводного чмо Таракаша. Таракаш — одна из
немногих радостей армейской жизни: и носки постирает, и в
наряд пойдет вне очереди. Когда бывает настроение, Зубат
устраивает в казарме убойные представления с Таракашкой в
главной роли, от которых мы хохочем до колик в животе. Арам —
тот еще фрукт. Еще на гражданке заехали ему в зубы
обрезком трубы, и с тех пор он щеголяет комплектом булатовых
резцов, отсюда и кличка. Уникальные свое хозяйство он
использует по мере необходимости для открывания пивных
бутылок, перекусывания проводов, а чаще всего для покорения
сердец домохозяек из соседней деревни: любвеобильные
крестьянки искренне верят, что зубы у него золотые. «Ай тха,
ба вор папад эдкан пох уни, инчи банакиц чазатвар?»
("Парень, если у твоего отца столько денег, почему не
откупился от армии?")
«Ияяя, ба мер еркирэ ов пахи?» ("А кто же тогда будет
защищать нашу страну")—в праведном гневе выдает Зубат
очередной своей жертве. То ли от столь глубокого
патриотизма, то ли от того, что ее благоверный уже год как
находится на заработах где-то в Забайкалье, сердце матроны
обычно тает, колени непроизвольно расходятся, и наш герой
беспрепятственно пожинает плоды своей смекалки.
Естественно, он скромно умалчивает о том, что денег у батяни
не хватит даже на междугородний автобус, чтобы приехать
проведать сына хотя бы раз в два-три месяца.
Казарменное шоу начинается обычно с вопроса Зубата:
«Нико-ахпер, ми хат неркайацум чаненк?» (А не устроить ли
нам представление, братец Нико). Нико — это я. Не потому что
Николай, а потому что Никогосян. «Эли ду сксар?» ("Опять ты за
свое?")—отвечаю вопросом на вопрос. "Эээ, ахпер, спаси.
Гордзиц бан чес джогум" ("Ни фига ты в деле не смыслешь,
брат"). Потом следует резкий окрик: «Ара ай Таракан, хла ми
стех ари» (Ара Таракан, поди сюда). Таракаш сьеживается на
глазах, но деваться ему некуда: подходит. Вся казарма сразу
бросает дела и подходит к нам. «Ми хат ерг эм узум ергес,
гидэс ворэ?» ("Хочу, чтобы ты спел песню, знаешь какую?"),—
грозно вопрошает Арам несчастного доходягу. «Чэээ»
("Нееет"),—мямлит в ответ тот. «Чэ у чунгулс пчэ»
(непереводимо, но обидно и в рифму)—награждая щелбаном
Таракаша, приговаривает Зубат,—«Хла ми хат тапов хиши,
ара!» ("А ну вспоминай быстрее!") «Филипп Киркоров?»
«Чджоги, эс дзер эс арнум?!» ("Не понял, ты что
издеваешься?")—хрипит прокуренным басом Арам. "Певец"
знает, что юлить дальше бесполезно и выдавливает из
себя: "Аллэгрова?". Голос Таракаша тонет в гоготе всей
казармы. С тех пор как я перевел слова шлягера «Войди в меня»
не знающему ни слова по-русски Зубату, это его самая любимая
песня. «Баааа, тэсар вонц миангамиц техэ берир» ("Вот
видишь, как сразу вспомнил")—подбадривает он солдатика—
«Давай дэ, ерги!» ("Давай, пой!"). Таракаш пытается
заискивающе улыбаться: «Лав эли, Зубат джан, ахпор пес, тох
гнам» ("Пожалуйста, отпусти, Зубат джан"). «Глухд кджардэм,
арйя! Ергир лэ, шушут!» ("Голову разобью, давай пой
быстрее!"). Народ хохочет, но самое главное веселье еще
впереди. Таракаш пытается запеть. «Небось хочется ему сейчас
улететь. Только летать он не может»,—думаю я.
Голос Таракаша дрожит и он уже готов разреветься. «Арйя? Эс
инч эс анум?» ("Ты что это делаешь, ара?")—резко обрывает
его Зубат. «Ергум эм» ("Пою"),—удивленно отвечает
Таракаш. «Тенц дзенов ергес, туркерэ киманан те агравнери
тагухун энк брнабарум» ("Будешь петь таким голосом, турки
подумают, мы тут царицу-ворону насилуем"). Солдаты ржут так,
что стекла дрожат. Ленинаканци Амбо скрючился от хохота,
пытается что-то сказать, но не может. «Зубат джан, чард
танэм, ахр вонц ергэм, вор ко узацов лини?» ("Зубат джан, как
мне спеть, чтобы тебе угодить?"),—в голосе парня мольба и
отчаяние. «Нурб ерги, арйя, нурб» ("Нежно пой, ара, нежно"),—
добивает нас эстет Зубат...
... потные, злые глотаем пыль и молчим. Отупевшие от жары и
духоты лица парней. Концы пламегасителей обернуты
тряпками, чтобы пыль не забивалась в дула автоматов. Больше
всех не повезло Ленинаканскому Амбо: все два месяца, что мы
будем в горах, ему придется таскать на себе ПК.
Проклятая машина вытряхнет всю душу, пока доедем. Мечтаю о
моменте, когда доберемся уже до леса: там хотя бы не так
жарко... Нет, лучше улететь ко всем чертям, нафиг отсюда,
нафиг из этого пекла, ведь только и надо, что собраться,
полностью отрешиться от всего, что снаружи, направить все
свои мысли на одно желание: летать! Нужно просто захотеть,
возжелать полета настолько сильно, как никогда ничего не
желал... и взлететь.
Зубат всю дорогу сидит у заднего борта кузова. Там пыльно, но
зато и воздуха побольше и видно хоть что-то кроме проклятого
брезента. Сидеть сзади—привилегия. Парни по очереди
садятся там минут на десять, потом без разговоров уступают
место другим. Доходит очередь Таракаша, но Амбо его не
пускает: «Цо, эс хабргар? Пахар лэ стуц» ("Эй, оборзел? Чеши
отсюда!"). «Халовд мна, Амбо. Tех тур» ("Не выеживайся, Амбо,
дай ему места"),—одергивает его Зубат. Видно, что Амбо
недоволен, но идти против Зубата он не решается. Таракаш,
присел в трясущемся кузове и боится подойти к заветному
месту: точно знает, когда доедем, Ленинаканский устроит ему
взбучку. «Ко хет чем, арйа? Ари нэсти» ("Я кому говорю, ара?
Иди садись")—не дожидаясь ответа, Арам просто хватает
Таракаша за ремень и швыряет его на освободившееся
место. Амбо нехорошо косится на Зубата, потом на Таракаша.
Сегодня вечером как пить дать будет заварушка.
Mоя очередь садиться у заднего борта. Там на самом деле не
лучше, просто видно чуть больше: дорога, шлейф пыли за
грузовиком, выжженные солнцем холмы с одной стороны и
раззинутая пасть ущелья с другой... Смотрю туда не отрываясь.
Если сделать шаг в пропасть, то отступать уже будет нельзя,
придется взлететь. Надо только сконцентрироваться, собраться
духом и шагнуть. Давай, ты сможешь!
...Чудовищная сила подкидывает меня в воздух и вышвыривает
из кузова. И сразу же накатывает грохот взрыва. Слышу его
даже не ушами, а всем телом. Взрывная волна впечатывает
меня в землю лицом вниз, от удара темнеет перед глазами, в
ушах звон. Секунда проходит как год. Перекатываюсь на спину,
прошел еще один год, пытаюсь разжать веки: еще год.
Чернота. "Ослеп. Оглох. Нет... умер." От этой мысли становится
так безысходно страшно, что мне наконец удается открыть
глаза. Глаза слезятся, боковое зрение плывет. Смотрю прямо
перед собой: из перевернувшегося на бок грузовика валит
черный дым, рядом лежат несколько тел. Зубат? Таракан? Вижу
как брезент весело дергается, как-будто пляшет, вижу как
отлетают ошметки. До меня очень медленно — как в
многосерийном фильме — начинает доходить... Теперь уже и не
стараюсь понять откуда работает пулеметчик, просто
инстинктивно делаю рывок к обочине.
д - а - в - а - а - а - й - б - л - я - д - а - в - а - а - а - й
Еще полметра и я сорвусь в ущелье, но нельзя на дороге
оставаться, нельзя, надо мотать отсюда, улететь... Шок. Стоп!
Мысли вдруг становятся спокойными и ясными. Конечно! Если не
сейчас, то когда же еще? Появляется абсолютная уверенность,
что я МОГУ это сделать, вот здесь, сию же минуту. Звон в ушах
как ножом отрезало: слышу как клацают пули по грузовику, я
слышу за спиной шаги и чужие возбужденные голоса, но даже
не оглядываюсь. Дно ущелья видно до мельчайших
подробностей: кроны деревьев, речка, все невообразимо
живое, невообразимо цветное.
Никаких сомнений, раздумий, страхов... Отталкиваюсь из-зо
всех сил и срываюсь... в полет!
Бешенныйсумашедшийневозможнобыстрый. Полет. Ощущение
бесконечной свободы пьянит, неудержимо втягивает в
синеву неба как в водоворот. Ледяной ветер бьет в лицо,
проникает в каждую клетку и вымывает из меня все то черное,
что скопилось за миллион девятнадцать лет жизни на земле... и
кажется, что полет этот продлится вечно.
ЛЕТАТЬ (рассказ)
